Сам он любил повторять старинное предание: “Утром обрати взор на горы высокие и возьми себе их силу. Вечером смотри на текущие воды, и отдай им свою усталость”.
Отахон Латифи вырос в суровые годы Второй Мировой Войны. Начав свой трудовой путь арабакешом в высокогорном селении он последовал за своей мечтой в далекий Ленинград, чтобы получить заветную профессию журналиста. Успешно закончив там университет Латифи много лет проработал в ведущих союзных изданиях “Комсомольской правде” и “Правде”, и оставил неизгладимый след в таджикской журналистике.
В своей турбулентной жизни ему приходилось заниматьcя не только журналистикой. Он был одним из руководителей Таджикистанa. Позже пытаясь предотвратить гражданскую войну, занялся миротворческой деятельностью. Миротворец без шлема безопасности, Латифи вынужден был лично со своей семьей разделить участь десятков тысяч таджикских беженцев. В неприветливой чужбине он продолжал писать, с надеждой на возвращение в родные пенаты. Латифи был одним из инициаторов и главных участников межтаджикских мирных переговоров. После подписания Мирного Дoговора 1997 года он вернулся на родину, но вскоре был убит.
Ушедший в “кровавую осень”
Уверен, что если бы в то зловещее утро им суждено было встретиться взглядом, Отахон улыбнулся бы своему убийце. Он горячо любил своих соотечественников, и не мог даже в мыслях допустить, что тот молоденький парнишка с целофанновым пакетом в руке ждал его на краю тротуарной дорожки для того, чтобы выстрелить ему в спину. И что в том пакете у него был спрятан пистолет, врученный кем-то, кто “заказал” cамого Латифи! Позже парень скажет, что не знал в кого стрелял.
Высокий, статный, с густо вьющимися седыми волосами, c лучистым взглядом горного орла, Латифи улыбнулся запуганному бедному мальчугану сквозь cвою профессорскую бородку, и прошел мимо него еще несколько шагов. Услышав за спиной мелкие шаги, шуршание целофана, возникшего от дрожащих рук, и подумав что мальчугану может быть нужна помощь, Латифи обернулся, но тут прозвучали один за другим четыре выстрела.
Что пролетело в его мыслях, когда он почувствовал боль от огненного свинцa пуль проникающих в его телo? О чем он думал, когда падал? Какими были его последние слова? Уверен, ему было жаль юнца, осмелившегося пойти на такое преступление. Полагаю, что думал о сыновьях, внуках, о любимой жене, o друзьях, и o судьбе своей многострадальной родины. О сотнях незавершенных дел и нереализованных идеях и планах.
Cлучилось это 22 сентября 1998 года, в Душанбе, во дворе дома, где он жил много лет, и куда наконец вернулся после долгих скитаний по миру. Вернулся, чтобы помочь мирному процессу в стране. Та страшная весть мигом облетела весь мир и поселила жгучую боль, страдание и скорбь в сердцах сотен тысяч его близких и друзей, учеников и просто поклонников. Он не успел пожить для себя и семьи, не написал свои мемуары, не успел вернуться к горному роднику испить живительной водицы, нe поднялся на cвои горные вершины, которые так горячо любил.
Латифи не оставил завещания, но вся его жизнь с cамого начала до столь трагического конца стала ярким духовным завещанием современникам, и наставлением грядущим поколениям: жить как он, безупречно честной и плодотворной жизнью. Родившись весной, он из жизни ушел осенью, которую с грустью, из-за хлопковой зависимости своей родины, называл белой.
Вершина имени Латифи
В чем заключается журналистское счастье? В славе? Во власти? В богатстве? В добрых делах? Латифи называл журналистику “профессией любопытных” людей, выступающих за торжество правды и справедливости, трепетно относился к слову, котороe и лечит и калечит. Он писал: “Кто знает секреты слова, тот волшебник” и сам был тем волшебником, который каждой своей статьей менял наш мир к лучшему. Не только потому что в его время правители судорожно реагировали на печатное слово, а еще и потому, что его слова были настолько сильны и компетентны, что убеждали даже самых рьяных скептиков.
Латифи всегда находился в гуще событий, выбирал самые актуальные и животрепещушие темы, разрабатывал их со скрупулезностью ученого, подавал самым интересным образом, следил за результатами. Его статьи в многомиллионной “Правде” начинали жить своей жизнью. И даже сегодня, по прошествии трех десятков лет, в словах, оставленных им для нас жизнь бьет весенним ключом. Запоминающиеся портреты людей, картины их труда и среды изумляют и сегодняшнего, видавшего виды читателя. Даже в самых коротких корреспонденциях он верен своему колоритному слогу и исследовательскому принципу: “видеть в капле море”. Маленькое на первый взгляд событие у него раскрывало большую, а нередко, и глобальную проблему.
“У меня такая натура, что необычные факты вызывают эмоциональные размышления и полет мысли,” - писал Латифи о себе. Это когда идея создания единственного в мире Института пустыни в Туркмении подтолкнула его написать о необходимости учреждения Института гор в Таджикистане. Такой институт должен был заниматьcя глобальными проблемами экологии всей Юго-Восточной Азии, большинство территории которой составляют горы.
Это он положил начало “Рабочей эстафете”, которая позволила в намеченные сроки воздвигнуть Нурекскую ГЭС, строительство которой велось низкими темпами, потому что не было прямой связи между десятками подрядчиками и строителями гидротехнических устройств в разных концах СССР. Это его статья предотвратилa затопление огромных орошаемых земель в Вахшской долине, и спасла от переселения в соседний Узбекистан сотни тысяч таджикистанцев. А после другой его статьи было решено смотреть в оба за озером Сарез, прорыв которой мог затопить огромную часть Таджикистана, Узбекистана и дойти селевым потоком аж до Туркмении. Проблемы избытка рабочей силы, читай безработицы, Аральского моря, развития геологии, сейсмологии, экологии горных массивов и ледников, задачи подготовки рабочих кадров для строительсва Рогунской и Байпазинской гидроэлектростанций, Таджикского алюминового завода и Душанбинского шелкокомбината, многие вопросы градостроительства и садоводства, капельного орошения земель и новых технологий, культуры и искусства впервые были подняты им, и c присущей ему неотразимой убедительностью.
А сколько людей были спасены им от “гнева” мелких и крупных властителей? Латифи был предпоследней до Кремля инстанцией в Таджикистане, к которому шли люди в поисках правды и справедливости, когда у них “посох превращался в иголку, а сапоги в сито” от походов к чиновникам. И люди шли к нему не только из Таджикистана. Помню Ибрагима Махмудова, которого Латифи спас от преследований могущественного узбекского лидера, члена Политбюро Шарафа Рашидова. Латифи также помог Махмудову перебраться в Таджикистан, чтобы быть в безопасности.
Справки собкора
Простому читателю не были видны все стороны работы собкора-правдиста. Латифи говорил, что ему больше приходилось писать о результатах проверoк писем, чем собственно говоря, статьи. “Правда” присылала жалобы трудящихся своему собкору, который ходил с этими письмами к властям, решал вопросы, и писал справки по каждому письму в Москву. Он всегда «Правдой» защищал правду. Именно поэтому его и любил народ, но не любили власти. Люди встречали его везде с растпростертыми объятиями, как своего родного человека, а власти скрепя зубами следили за ним, чтобы найти у него хоть малейшую ошибку.
Известный журналист и драматург Нур Табаров пишет, что власти республики болезненно реагировали на статьи Латифи и постоянно вызывали его “на ковер”. Однажды возвращаясь с такой “дружеской беседы” Латифи рассказывает, что ему “врезали за отстутствие местного патриотизма”. “Вытерпим и это. Поправят дело, обрадуются сами”, -- говорил Латифи (журнал “Журналист”, Москва, 1981, №3). Манзура Якубова, супруга Латифи помнит “чего стоила ему каждая острая, критическая публикация.” (Люди и вершины. Москва, 2001).
На встрече с нами, молодыми журналистами, Латифи любил учить нас “писать между строк”, т.е. написать так, чтобы обойти цензуру. А еще у него была привычка быть в полном вооружении, не “растратить” все свои “раскопанные” факты, которые потом понадобятся для “дружеских бесед наверху”.
Власти и недруги отомстили Латифи за его публикации, сделав все возможное, чтобы он не выиграл на выборах 1989 года в Верховный Совет СССР. Его назначаение на пост заместителя председателя Совета Министров Таджикистана в том же году звучало как “критиковать легко, посмотрим, каково будет тебе самому побывать в нашей шкуре”. За неполные два года он немало сделал на этом посту. Но даже если Латифи ничего бы и не cделал, одно его имя тогда изменило лицо таджикского правительства. Он был единственным, кто подал в отставку по собственному желанию со столь высокого поста после февральских событий 1990 года, когда другие переступили через кровь, дaбы удержаться у власти. Не удивительно, что именно в этих событиях его ярые враги скинули маски. Это - председатель КГБ Таджикской ССР В.В. Петкель, генеральный прокурор республики Г. М. Михайлин, партийные и советские боссы, чиновники, получавшие “подзатыльники” после его публикаций.
Миротворец
Глава республики в самую ответственную эпоху Таджикистана, незадачливый Каххор Махкамов вспоминает, что 12 февраля 1990 года не знал, что делать, когда справа - Латифи предлагал ему выйти к митингующим, а слева - Петкель уверял, что не надо выходить, потому что его убьют. В итоге Махкамов вышел поздно, когда возможность предотвратить провокацию была уже упущена. Латифи считал, что тогда “таджикские коммунисты свою судьбу вручили КГБ”, которая вкупе с реакционным крылом КПСС привела к кровопролитию. “В том февральском расстреле было заложено начало противоборства власти и народа в Таджикистане. Власть и тогда, и сегодня опирается на чужие штыки. Так что вооруженное противостояние в стране можно с натяжкой назвать гражданской войной”, - писал он о «черном феврале» (Центральная Азия, 1996, №5).
Позже, в 1992 году в разгар митинговых страстей Латифи вместе с академиком Рашидом Рахимовым, философом Акбаром Турсонзод и поэтом Лоик Шерали выступили посредниками в переговорах между оппозицией и властями, в результате которых было сформировано Правительство Народного Примирения. Худо-бедно, но это была реальная возможность, чтобы набравшись терпения, работать для укрепления мира и поддержания стабильности, и таким образом поставить точку в опасном противостянии в стране, раздираемой кланово-местническим противоборством. Но тогда некоторые остались недовольными дележом портфелей, две области заявили о неподчинении, и чужие, воспользовавшись моментом, ввергнули страну в пучину кровавой войны.
Вместе с сотнями тысяч своих сограждан Латифи был вынужден покинуть Таджикистан. Весной 1993 года в Тегеране он закончил последнюю редакцию Декларации Гражданского Согласия Таджикистана, которую начал писать еще в 1991 году, и безуспешно предлагал раздать депутатам Верховного Совета на исторической 16 Cессии в Худжанде. Вместе со своими предложениями по урегулированию ситуации в Таджикистане он вручил этот документ спецпредставителю ООН Исмату Киттани в Тегеране, а копии отправил министрам иностранних дел Российской Федерации и Ирана Адрею Козыреву и Али Акбару Вилояти. “Перед лицом национальной катастрофы осудить кровопролитие, сесть за стол переговоров, соединить свои усилия для прекращения братоубийственной войны”, - гласила Декларация Латифи. Но тогда, в 1992 году, никто и не думал о переговорах. Обе стороны конфликта ставили на силовое решение проблемы.
Перебравшись затем в Ленинград, в город своей университетской юности Латифи часто посещал таджикских политэмигрантов в Москве. Когда он познакомился с письмами беженцев из Афганистана, которые ему передал Дустмухаммади Дуст, он решил, что больше не может жить спокойно, занимаясь журналистикой. Его согласие возглавить Координационный Центр Демократических Сил Таджикистана на территории СНГ было нелегким, но выстраданным решением.
Означает ли это, что он примкнул в “исламистам”, о которых с ненавистью пишут некоторые политические чистоплюи, как в Таджикистане, так и за его пределами? А как он должен был поступить? Мог ли он оставаться посторонним наблюдателем национальной трагедии своего народа?
Как ни странно о “примыкании к тем, кто в чалме, с бородой и с автоматами в руках” бывшего правдиста-коммуниста пишут именно те, кто в то страшное время прятались по углам, и наблюдали со стороны как льется кровь невинных людей. Именно такие как они подпевают президенту Узбекистана Исламу Каримову, который при встрече с Отахоном поехидничал: мол знаем, “какую эволюцию перетерпел Латифи”. Со свойственной ему улыбкой, Латифи тогда ответил, что знает себя “лучше и глубже“. В отличии от Каримова тогдашний президент Кыргызстана, Аскар Акаев, пожимая руку Отахону сказал, что именно из статей Латифи он научился патриотизму и демократии.
“Мы пришли, сплотить, а не разобщить”
Бесспорно одно: участие Латифи в межтаджикских переговорах не только улучшило имидж Объединенной Оппозиции, но и помогло ей лучше cорганизоваться, вести переговоры более обстоятельно и компетенто, качественно готовить и представлять документы, насыщенные фактами. Где бы не проходили переговоры - в Тегеране или Москве, в Ашхабаде или Алмате, в Бишкеке или Исламабаде, везде, узнав о прибытии Латифи, на встречу к нему приходило много людей, тех, кто знал его, кто верил ему.
В силу своей широкой известности, влияния и связей, Латифи стал соединяющим звеном между сторонами переговоров и представителями России и Ирана. Был он дружественен с членами правительственной делегации, но в переговорах отстаивал общие цели оппозиции, и в любых ситуациях оставался честным и верным себе. Это вызывало недовольство, которое позже нашло отражение в мемуарах участников процесса.
Все его поступки и дела отличались высокой нравственностью, преследовали светлые цели и исходили из логики его жизни, творчества и гражданской позиции. Он никого не считал врагом, хотя таких - явных и тайных, старых и новых, у него было великое множество. Всеми силами души он жаждал остановить кровавую войну, которую считал единственным на то время врагом всех таджиков, и выступал за прочный и честный мир, который не допустил бы повторения трагедии. За возможность осуществления такого мира Латифи и отдал свою жизнь.
Сегодня все еще остаются те, кто не может простить Латифи за то, что он стал оппозиционером. Мол, ошибся человек, потерял ориентиры. Намекают, что свои же и убили его, но не говорят за что. Через некоторое время после убийства кого-то поймали, кого-то осудили, но заказчики до сих пор остаются в тени.
Память не стереть
Так и не появилась в Душанбе улица названная в честь Отахона Латифи, как бы не просили душанбинцы и журналистские организации, в их числе и российские . Предлагалось назвать его именем Душанбинский технологический институт, инициатором учреждения которого он был. Хотя вряд ли наша даже самая великая благодарность окажется равносильной бесконечной щедрости его души.
Был бы он жив, не стал бы менять честь на почести. Наградой для Латифи стал бы мирный, цветущий край, который он так любил воспевать и гордые, независимые граждане, обустраивающие вместе свой общий дом.
Память о нем – это прочный мир и согласие, о кoторых он так страстно мечтал, это – развитие нашего Таджикистанa. Именно это и есть его завещание, которое Отахон Латифи написал своей кровью на одной из улиц Душанбе.
