Насколько исключительную роль играет Иран в современной ближневосточной "большой игре"? Кого именно можно считать союзником Ирана, от России до движения хуситов в Йемене, и на какой военно-политической и идеологической базе основаны их союзы с Тегераном? Насколько Иран учитывает мнение Москвы и Пекина, выстраивая свою внешнюю политику?
Александр Дубровский, Радио Свобода
Иран, Россия и Китай 14 марта завершили большие совместные военно-морские учения в Оманском заливе. Всего в них были задействованы более 20 кораблей трех стран. Российские силы возглавляли крейсер "Варяг" и фрегат "Маршал Шапошников", после модернизации оснащенный крылатыми ракетами "Калибр".
1 марта в стране состоялись парламентские выборы, на которых иранцы выбирали одновременно и 290 депутатов однопалатного Меджлиса (парламента), и 88 муджтахидов (богословов) – членов Совета экспертов, специального государственного органа, избирающего Высшего руководителя (рахбара), которым пока остается 84-летний Али Хаменеи. Предстоит еще второй тур, однако уже понятно, что особой популярностью это голосование не пользуется, явка составила чуть более 40 процентов.
Евросоюз объявил, что готовит новый пакет санкций против Тегерана – из-за его поставок вооружений, в первую очередь ракет, в Россию, которая применяет их в войне против Украины. Поддерживаемые Ираном йеменские хуситы продолжили свои атаки на суда и кабели связи в Красном море. А американское издание WSJ заявило, что получило данные о том, как именно Тегеран прямо помогал группировке ХАМАС планировать нападение на Израиль в октябре прошлого года.
Примечательно, что внешнюю политику Ирана начинают критиковать даже изнутри, причем представители самой правящей элиты. В частных разговорах ряд высокопоставленных иранских дипломатов уже открыто жалуются на его яростный антизападный курс, приведший к разрушительным санкциям и поставивший страну на путь потенциального прямого конфликта с США и Израилем. Несколько бывших иранских послов за границей осудили поддержку Ираном России в ее войне против Украины. Бывший посол Тегерана в Сирии и Ливане (его роль заключается, в том числе, в надзоре за иранской помощью "Хезболле" и ХАМАС) раскритиковал тесные связи Ирана с этими группировками, подчеркнув, что они изолируют Иран от его арабских соседей. А Мохаммад-Джавад Зариф, бывший иранский министр иностранных дел, горько жалуется на чрезмерное влияние на внешнюю политику страны радикальных консервативных кругов, непосредственно окружающих аятоллу Али Хаменеи и его духовенство.
Таких новостей, связанных с Ираном, в последнее время становится все больше и больше. Так силен ли Иран сегодня – и насколько он опасен? Об этом в беседе с Радио Свобода рассуждает знаток Ирана, политолог-востоковед Николай Мешхедов:
– Справедливо ли мнение, что сегодняшний Иран, несмотря ни на что, играет исключительную роль в ближневосточной политике, и без понимания Ирана, с его огромной сетью союзников в регионе, мы ничего не будем понимать, оценивая любые события на Большом Ближнем Востоке?
Иран – страна, у которой имеются глобальные и давние претензии на региональное лидерство
– Ни демонизировать, ни минимизировать, ни преувеличивать роль Ирана не стоит, и не следует искать его влияние абсолютно за всем, что происходит в регионе. Но, действительно, Тегеран давно стал таким региональным игроком, который определяет развитие многих событий в целом ряде "подрегионов", то есть в Персидском заливе, в восточном Средиземноморье, в районе Африканского Рога. Иран – страна, у которой имеются глобальные и давние претензии на региональное лидерство. Даже находясь в состоянии глубокого экономического кризиса (и можно говорить и о серьезных внутренних политических проблемах Ирана), от своих амбиций он отказываться пока не собирается. И, более того, играет достаточно умно, избегая прямых столкновений и используя в своих целях свои прокси-силы, своих посредников, добиваясь зачастую желаемых результатов.
– А кто именно все эти союзники и какие интересы связывают их с Тегераном?
– Это интересный и сложный одновременно вопрос. За 40 лет своего существования Исламская Республика Иран создала обширную сеть этих прокси-сил, которыми на данный момент активно пользуется. Причем процесс это был не быстрый и зачастую не всегда очевидный. В разных государствах Иран использовал разные методы. Где-то речь шла о создании, скажем так, идеологически ориентированных союзов. Та же "Хезболла" создавалась как иранский инструмент в рамках построения некого паншиитского союза на всем Ближнем Востоке, в рамках доминировавшей в Тегеране в 80-х годах прошлого века идеи распространения "исламской революции". Если же вспомнить, например, те же "Силы самообороны" в Ираке, то здесь, наверное, несмотря на присутствие существенного идеологического фактора, больше речь идет о финансовой подоплеке – Иран вообще выступает удобным спонсором для самых разных иракских военизированных группировок.
В общем, разброс основ, на которых создавалась эта система прокси, достаточно широкий, с одной стороны. С другой стороны, связи между Тегераном и его союзниками в регионе существенно различаются. То есть где-то Иран действительно может отдавать им прямые приказы, а где-то, как, например, в случае с хуситами, то есть йеменской группировкой "Ансар Алла", речь идет больше о партнерском взаимодействии. В итоге не во всех случаях ситуация является таковой, какой нам она часто иногда представляется, что Тегеран – некий глобальный зловещий паук, который руководит сетью своих паучат по всему региону и командует ими. Зачастую речь идет, как, например, в наши дни в случае уже с той же "Хезболлой" в Ливане, о партнерском взаимодействии.
– Каковы в целом основные внешнеполитические цели Ирана на данный момент, в начале 2024 года, в полностью новых мировых реалиях? Заметны ли какие-то изменения – или, в общем, все осталось по-прежнему?
– Конечно, изменения заметны. Иран на данный момент верит в создание абсолютно новой системы международных отношений – о чем говорят точно так же и в Москве, и в Пекине. Более того, консервативная часть его элиты, которая и ответственна за систему принятия решений, искренне поверила в скорый и неизбежный "крах американского империализма", как они говорят. А значит, по мнению Тегерана, приближается самое лучшее время, чтобы попытаться выиграть как можно более удобное для себя место в этой будущей системе. Которая будет, как считают в Иране, многополярной и базироваться не только на его отношениях с западными странами, а скорее наоборот. И мы, действительно, видим активные попытки Тегерана войти, а иногда, при возможности, и самому сформировать новые системы взаимоотношений – как в регионе, так и за его пределами. Иран активно встраивается сейчас в ШОС, Иран активно взаимодействует с ЕврАзЭС, и БРИКС, несомненно, находится в сфере его интересов.
Иран верит в создание абсолютно новой системы международных отношений – о чем говорят точно так же и в Москве, и в Пекине
С другой стороны, Иран уверен, что на самом Большом Ближнем Востоке ему уже удалось добиться определенного доминирования. Когда местные игроки на фоне (опять-таки, как видят уже многие не только в Иране, но и в целом в регионе) заметного сокращения там американского присутствия вынуждены идти на сближение с Тегераном. Ну или, по крайней мере, стараются свести к минимуму количество конфликтов с ним, чтобы просто обеспечить собственную безопасность. Здесь яркий пример – сложившаяся ситуация в Красном море. Очевидно, что хуситы (скорее всего, не без помощи и подсказки Ирана) уже фактически дестабилизировали всю безопасность мореплавания там – и надолго, и ведь никто из арабских монархий Персидского залива ни иранцев, ни самих хуситов ни в чем не обвинил! Потому что они понимают, что "Ансар Алла" при поддержке Ирана может при желании причинить куда больший ущерб всей нефтяной инфраструктуре указанных стран.
Третий фактор, который весьма интересен для понимания иранской внешней политики, – то, что при всем при этом сам Тегеран понимает, что его внутренние ресурсы весьма ограниченны. Там знают, что страна находится в политико-экономическом кризисе. Прошедшие недавно выборы показали, что активность избирателей и их готовность участвовать в официальных политических процессах, в условиях ограниченного количества доступных для выбора, минимально приемлемых кандидатов очень невелика. И по этой причине, конечно, Иран не хочет переходить определенные красные линии. Такие, которые перевели бы, скажем так, нестабильный Ближний Восток в Ближний Восток воюющий. И привели бы к тому, чтобы какая-то развязанная Ираном война стала бы поводом для военного возвращения сюда Соединенных Штатов.
Поэтому Тегеран так активно использует своих союзников и прокси. С одной стороны, иранцы сокращают потери, проводя военные операции не собственными руками, а чужими. А с другой – далеко не всегда показывают, что называется, свои торчащие уши за этими "мероприятиями", именно чтобы не давать повода для уже прямого военного ответа Ирану или хотя бы даже для усиления внешнего давления на себя. В итоге Иран активен и даже где-то очень агрессивен, но эта его агрессивность сдерживается в определенных рамках и проявляется им с использованием ограниченного количества "инструментов".
– Очевидно, что дроны и ракеты, которые используют те же хуситы, производят и выпускают в Иране. Это высокие технологии, в Йемене их просто нет. Но, да, Тегеран по-прежнему упорно отрицает какую-либо свою причастность ко всему этому. Есть мнение, что иранцы не боятся и не стыдятся все это отрицать, потому что такая позиция, в общем-то, выгодна сейчас и США, точнее, администрации Джо Байдена, тоже стремящейся избежать войны с Ираном, которая Вашингтону совершенно ни сегодня, ни в будущем не нужна. Вы согласны?
– Важно в первую очередь то, что сами иранцы стараются уйти от прямого столкновения с США. Они прекрасно понимают, что никакой полноценной войны в регионе их экономика просто не выдержит. И сейчас для Тегерана настало удобное время, когда вся мировая нестабильность позволяет ему, с одной стороны, что называется, ловить рыбку в мутных водах, а с другой – ясно, что для всех его соседей по региону намного выгоднее дружить с Ираном, нежели чем идти с ним на конфронтацию.
Что касается США, я согласен, что и Вашингтон сейчас стремится свести к нулю возможность военного конфликта с Ираном. Нужно помнить, что иранцы на данный момент способны поставлять на внешний рынок, по некоторым оценкам, до полутора миллионов баррелей нефти в сутки – это в условиях жестких санкций. И без определенного стремления со стороны Вашингтона пока что закрывать глаза на иранскую контрабанду углеводородов этого просто происходить не может. Явно в США, да еще накануне важнейших президентских выборов, никто не хочет создавать новые точки нестабильности и напряжения на Ближнем Востоке.
В Вашингтоне понимают и то, что любая новая война так или иначе нанесет очередной удар по международному рынку нефти, а он и так находится в состоянии "мультикризиса". И, мягко говоря, еще больше осложнять ситуацию – это точно не в интересах ключевых игроков. По этой причине я думаю, что по крайней мере до выборов нового президента Соединенных Штатов мы не увидим каких-то изменений политики Запада по отношению к Ирану. Но опять-таки если не произойдет что-то из ряда вон выходящее. А что будет после американских выборов – нужно будет, конечно, смотреть по итогам, кого изберут.
– Как война с хуситами ударила по всей ближневосточной экономике, да и по мировой в целом?
– Как известно, большая трагедия позволяет забыть о трагедии малой. То есть всплеск активности хуситов, все их действия в Красном море – при отсутствии других проблем на международной арене это было бы, конечно, огромным событием. Но атаки их происходят в условиях, когда вообще никто не знает, что будет происходить в принципе с мировым экономическим ростом. Мировая экономика до сих пор не оправилась от последствий COVID-19, и еще "сланцевая революция" напоминает о себе, и далеко не завершен процесс переориентации глобальных товаропотоков под влиянием российско-украинской войны, не говоря уже о новом израильско-палестинском противостоянии и ситуации в секторе Газа. На этом фоне события в Красном море выглядят, может быть, как лишь один из элементов этой головоломки. Но этот элемент очень небольшой и затрагивает интересы далеко не всех игроков, и в достаточно разной степени.
Для восточного Средиземноморья, для энергетических проектов в этом регионе, конечно, прогноз плохой. Явно поставлены на паузу и потеряли привлекательность идеи создания глобальных транспортных коридоров, которые бы связывали Европу с Индией через Израиль и Саудовскую Аравию. Существенные потери несет Египет, для которого сокращение трафика через Суэцкий канал – это, действительно, серьезная проблема, это огромный ущерб для его экономики, достаточно нестабильной. Конечно, Египет по этим причинам, от хуситов до сектора Газа, может стать как раз новой точкой напряженности, которая может возникнуть на карте мира. Несколько пострадали интересы Ирака, который достаточно активно экспортировал свою нефть в Европу через Красное море.
Однако для обсуждаемого нами сегодня в основном того же Ирана европейский рынок, мягко говоря, давно перестал быть приоритетным. А высокие цены на нефть, которые поддерживаются, в том числе, и этим кризисом в Красном море, идут ему только на пользу. Для Саудовской Аравии и ОАЭ европейский рынок хоть и представляет еще определенный интерес с точки зрения сбыта нефти, но уже не является приоритетным, все-таки из Персидского залива нефть идет в основном уже в Азию. Да и сами хуситы, например, пока не атакуют танкеры, которые обеспечивают морскую внутреннюю переброску саудовской нефти с востока на запад этого большого королевства, для нужд собственных НПЗ. Хотя действия хуситов, конечно, снизили инвестиционную привлекательность ряда проектов, которые реализуются на Аравийском полуострове, допустим, того же строительства саудовского мегагорода NEOM.
Но вообще делать прогнозы пока очень сложно: кто знает, насколько этот конфликт будет затяжным? Главное, повторю, то, что на фоне всего остального, что происходит в мировой политике и экономике, на фоне всех вызовов, которые несет в том числе будущий "энергопереход", то, что делают хуситы, – это малая беда, важность которой перекрывается другими огромными проблемами, появившимися сейчас в мире.
– Иран, Китай и Россия провели на этой неделе большие совместные военно-морские учения в Оманском заливе, под названием "Морской пояс безопасности – 2024". Насколько это геополитически показательно?
– Это нам говорит о том, что Россия и Иран активно пытаются играть вот в это самое создание "мультиполярного мира". Пытаются демонстрировать, что, мол, смотрите, не только западные страны, но и мы можем проводить такие учения. Причем с участием именно тех игроков, которые или уже считаются, либо потенциально могут считаться противниками Соединенных Штатов. Здесь наиболее важна именно показательная сторона, в первую очередь для самих Ирана и России. Это послание ведь не только западным государствам, но в первую очередь собственному населению этих двух стран. И для Москвы, и для Тегерана важно пестовать собственный имидж сильных держав, придерживающихся этой доктрины создания альтернативного миропорядка, для своих аудиторий. Кстати, российский крейсер "Варяг", участвовавший в этих учениях, сперва еще заходил в порты некоторых арабских государств, чтобы продемонстрировать российский флаг.
Но в целом я бы не уделял этому событию большого внимания. Говорить о каком-то формировании оси "Москва –Тегеран – Пекин" не стоит, хотя бы в силу того, что Москва и Тегеран друг другу не слишком-то доверяют. И речь идет об одной державе с международными притязаниями, России, с одной стороны, а с другой – о стране лишь с региональными притязаниями, Иране. А если говорить о КНР, то Пекин сейчас далеко не готов вмешиваться в это их глобальное противостояние с Западом. Он старается придерживаться собственных правил своей традиционной игры: всегда тщательно изучать, какие дивиденды от той или иной ставки он сможет получить. В данном случае – все время решая, что он, Китай, говоря совсем просто, сможет поиметь с Ирана и России, находящихся под жесткими санкциями.
– Руководство Евросоюза сейчас готовится ввести новые санкции против Ирана на фоне сообщений о том, что Тегеран, вероятно, поставляет России баллистические ракеты для использования в войне против Украины. Есть данные, что Иран с начала только этого года поставил России около 400 баллистических ракет. На Западе очень много пишут о том, что все же окончательный военный союз России и Ирана сложился. Вы эту точку зрения не разделяете. Интересно, насколько вообще Тегеран учитывает в той или иной степени мнение Москвы, выстраивая свою внешнюю политику?
– Тегеран и Москва, хотя их риторика в адрес друг друга становится все теплее, на практике далеки от того, чтобы называться полноценными союзниками. Речь идет пока о более тесном взаимодействии. Да, роль Тегерана после начала войны в Украине существенно изменилась, и Иран уже стал не только рынком сбыта для российских вооружений, но и сам превратился в поставщика оружия Кремлю. Но я продолжаю повторять, что "пророссийское лобби", которое существует в Тегеране, – это все-таки лишь на самом деле группа людей, которые просто наименее критически настроены по отношению к Москве. И, наверное, то же можно сказать и про "проиранское лобби" в России.
"Пророссийское лобби", которое существует в Тегеране, – это лишь на самом деле группа людей, которые просто наименее критически настроены по отношению к Москве
В нынешних условиях обе страны оказались вынуждены взаимодействовать. Их друг к другу подталкивают не какие-то внутренние естественные факторы, а факторы внешние. И насколько будет долгосрочно это взаимодействие, говорить сложно. Я принципиально не вижу какого-то формирования "росийско-иранского братства", это во-первых. А во-вторых, Тегеран ведь все время пытается выйти из международной изоляции, из тяжелого кризиса во взаимоотношениях с Западом, США, европейскими странами. По крайней мере, до 7 октября 2023 года, то есть до нападения ХАМАС на Израиль, такие попытки точно тихо им предпринимались. Полноценный союз с Россией этому точно не способствовал бы.
Многие внешнеполитические заявления Тегерана зачастую весьма показательны в том смысле, что Иран все же старается этот свой "разворот на Восток", который у них тоже происходит, представить не как действие, согласованное и единое с Москвой, а как свою самостоятельную политику. Иранские официальные и "полуофициальные" лица говорят, что Россия – лишь один из элементов этого разворота.
Так что не следует считать, что это какой-то стратегический союз, который сейчас движется в одном направлении и марширует нога в ногу. Это лишь взаимодействие, и, как я уже сказал, вынужденное. Взаимодействие, во многом ограниченное отсутствием внутренних ресурсов, и с совершенно разноуровневыми интересами. Россия – все-таки страна с глобальными претензиями, а Иран воспринимает себя больше как региональную державу. У них просто уровень стратегического мышления совершенно разный.
– Многие полагают, что сама суть иранского режима такова, что вся его внешняя политика имеет скорее не практический, а все же идеологический характер. И во имя некой мечты о полном доминировании в регионе, или об уничтожении Израиля, или ради посрамления "большого Сатаны" в лице США Тегеран будет и дальше готов, несмотря ни на что, жертвовать экономическими и иными интересами. То есть его население будет все больше недоедать, допустим, но продолжать свою игру в Сирии, в Ираке, в Йемене, в Ливане, где-то еще Иран будет до последнего. Так что, сейчас никаких изменений тут не предвидится? Я имею в виду идеологический фактор иранской внешней политики. Или под влиянием внешних событий, будь то война в Украине или итоги президентских выборов в Соединенных Штатах в этом году, в иранской политике все же вдруг может начаться большой разворот, причем в любую сторону?
– Я всегда говорил о том, что иранская политика строится на двух факторах: с одной стороны, на идеологической мотивации, но, с другой стороны, на весьма прагматичном и взвешенном подходе к реалиям. Да, идея Тегерана о необходимости, скажем так, "защищать безопасность страны на дальних рубежах", создавая так называемую "ось сопротивления" – то есть череду стран, в которых необходимо поддерживать иранское влияние, чтобы противодействовать "злонамеренному влиянию врагов Ирана", – она, действительно, определяет их взгляды и подходы. То есть иранцы будут тратить без оглядки на обеспечение своей безопасности (как они это видят и понимают) все последние ресурсы. Но все же при реализации этих задач власти Ирана демонстрируют очень часто весьма прагматичный подход. Они понимают, как я уже отмечал, что вся эта активность ни в коем случае не должна перерастать в некую большую войну. И конечно, продолжая выстраивать свое влияние в регионе, которое было национальной идеей еще с шахских времен, они все-таки будут всегда смотреть на возникающие возможности ослабить международное давление, которое на них оказывается.
Я бы не исключал сейчас перспективы установления некоего "холодного мира" между Ираном и Соединенными Штатами и Европой, когда это позволят обстоятельства. Например, тот факт, что иранцы стараются не позволять своим прокси нападать на американскую инфраструктуру в регионе так, чтобы это заканчивалось большими потерями и жертвами среди американских граждан, – это тоже показательно. И то же противостояние "Хезболлы" и Израиля, несмотря на видимую эскалацию, все равно остается пока в определенных рамках. То есть я думаю, что Иран будет продолжать вести очень осторожную игру, чтобы реализовывать свои задачи (и, да, они для этого будут жертвовать все возможные ресурсы), но при этом стараясь все-таки обеспечить выживание своего государства. И не позволят себе пересечь какой-то рубеж, после которого возможна лишь война и ничего более.
