По Восточной Европе бродит призрак, который на Западе называют «диссидентство».
Этот призрак – не порождение небес. Он органично присущ системе, которая в нынешней фазе своего исторического развития уже давно не опирается, а по ряду причин и не может опираться на неприкрытое и жестокое беззаконие власти, исключающее любое проявление нонконформизма. А с другой стороны, эта система настолько политически инертна, что фактически не допускает никакого протеста в своих официальных структурах.
Кто же, собственно, они, эти так называемые «диссиденты»? На чём основана их позиция и в чём её суть? В чём суть «независимых инициатив», объединяющих диссидентов, и насколько реальны шансы у этих инициатив? Уместно ли употреблять применительно к их деятельности понятие «оппозиция»? Если да, то чем, собственно, такая «оппозиция» – в рамках этой системы – является, каким образом действует, какую роль в обществе играет, на что надеется и на что может надеяться? Под силу ли вообще диссидентам – как людям, которые находятся вне всяких властных структур в положении своего рода «полуграждан», - каким-либо образом влиять на общество и общественную систему? Могут ли они вообще что-либо изменить?...
Между интенциями посттоталитарной системы и интенциями жизни зияет пропасть: в то время, как жизнь органично тяготеет к плюрализму и многокрасочности, к независимости самоопределения и самоорганизации, короче говоря, к реализации своей свободы, посттоталитарная система, наоборот, требует монолитности, единообразия, дисциплины; в то время, как жизнь стремится создавать всё новые и новые невероятные «структуры», посттоталитарная система навязывает ей «самые невероятные состояния». Совершенно очевидно, что незыблемой сущностью системы является ориентация на себя самоё, на то, чтобы постоянно оставаться как можно более основательно и беспрекословно «самой собой» и, таким образом, постоянно расширять радиус действия. Человеку эта система служит лишь в той степени, в которой это необходимо для того, чтобы человек служил ей.
Человек – даже если он и занимает какое-то место в государственной иерархии – «как таковой» ничего не значит в этой системе, он лишь призван это самодвижение осуществлять и ему служить; потому и его стремление к власти может реализовываться только до тех пор, пока оно не вступает в противоречие с «самодвижением»…
Идеология – как вышеупомянутый «алибистический» мост между системой и человеком – закрывает пропасть между устремлениями системы и устремлениями жизни; идеология создаёт видимость, что притязания системы вытекают из потребностей жизни: это некий мир «иллюзий», выдаваемый за действительность.
Предписания посттоталитарной системы человек ощущает практически на каждом шагу. Она прикасается к нему, предварительно надев идеологические перчатки. А посему, жизнь в системе насквозь проросла
лицемерием и ложью; власть бюрократии называется властью народа; именем рабочего класса порабощён сам рабочий класс; повсеместное унижение человека выдаётся за его окончательное освобождение; изоляция от информации называется её доступностью; правительственное манипулирование органами общественного контроля власти и правительственный произвол – соблюдением законности; подавление культуры – её развитием; распространение имперского влияния выдаётся за помощь угнетённым, отсутствие свободы слова – за высшую форму свободы; избирательный фарс – за высшую форму демократии; запрет на свободную мысль – за самое передовое научное мировоззрение; оккупация – за братскую помощь. Власть находится в плену у собственной лжи, поэтому и прибегает к фальши. Фальсифицирует прошлое. Фальсифицирует настоящее и фальсифицирует будущее. Подтасовывает статистические данные. Делает вид, будто бы у неё нет всесильного и способного на всё полицейского аппарата. Притворяется, что уважает права человека. Притворяется, что ни в чём не притворяется.
Человек не обязан всем этим мистификациям верить. Однако он должен вести себя так, словно верит им; по крайней мере, молча сохранять толерантность или хотя бы быть в ладу с теми, кто эти мистификации осуществляет.
Уже хотя бы поэтому человек вынужден жить во лжи.
Он не должен принимать ложь. Достаточно, что он принял жизнь, которая неотделима от лжи и невозможна вне лжи. Тем самым он утверждает систему, реализует её, воспринимает её, является ею…
Таким образом, ближайшим партнёром человека в этой связанности является не другой человек, а система как самоцельная структура. Положение в государственной иерархии дифференцирует людей по степени ответственности и вины, но в то же время ни на кого полностью ответственность и вину не возлагая и никого, с другой стороны, от ответственности и вины не освобождая. Конфликт между интенциями жизни и интенциями системы не перерастает в конфликт двух социально противопоставленных общественных групп, и только поверхностный взгляд позволяет – и то лишь приблизительно – делить общество на правящих и угнетённых.
В том, что человек создал и ежедневно создаёт замкнутую на себе самом систему, с помощью которой он лишает себя своей подлинной сущности, не есть, таким образом, какое-то непостижимое недоразумение истории, какое-то иррациональное отклонение или результат проявления некоей сатанинской высшей воли, которая по неизвестным причинам решила таким способом сжить со свету часть человечества.
Это могло случиться и может происходить по той причине, что у современного человечества имеется, очевидно, определённая предрасположенность к тому, чтобы создавать или терпеть такую систему, а также нечто, что с этой системой роднит, отождествляет и чему соответствует; нечто, что парализует любую попытку его «лучшего я» восстать. Человек вынужден жить во лжи, однако вынужден лишь постольку, поскольку способен на такую жизнь. Следовательно, не только система отчуждает человека, но и отчуждённый человек одновременно поддерживает эту систему как своё уродливое детище. Как унизительное отражение своего собственного унижения. Как доказательство своего падения..
.
Каждому человеку, естественно, ничто человеческое не чуждо, в каждом живёт стремление к собственному человеческому достоинству, нравственной цельности, свободе волеизъявления, трансценденции «мира объективной реальности»; вместе с тем практически каждый в большей или меньшей степени способен смириться с «жизнью во лжи», каждый в какой-то степени подвержен серой банальности и стандартам, в каждом велик соблазн раствориться в безликой массе и мирно плыть по течению псевдожизни.
Речь давно уже не идёт о конфликте двух сущностей. Речь о чём-то худшем: о кризисе самой сущности…
Сильно упрощая, можно было бы сказать, что посттоталитарная система – это результат «исторической» встречи диктатуры с обществом потребления: разве эта массовая адаптация к «жизни во лжи» и столь широкое распространение в обществе «самототалитаризма» не находятся в тесной связи с повсеместно распространённым нежеланием человека-потребителя пожертвовать чем-либо из своих материальных ценностей во имя собственной духовной и нравственной целостности? С его готовностью поступиться «высшими идеалами» ради дешёвых соблазнов современной цивилизации? С его незащищённостью перед эпидемией стадной беззаботности? И не является ли, наконец, серость и пустота жизни в посттоталитарной системе, собственно, лишь карикатурно заострённым образом современной жизни вообще... «Жизнь во лжи» может функционировать как главный элемент системы только при условии собственной универсальности; она должна присутствовать повсюду; она не допускает и мысли о сосуществовании с «жизнью в правде», ибо любое отступление от «жизни во лжи» отрицает её как принцип и в целом ставит под угрозу.
Это понятно: пока «жизнь во лжи» находится в конфронтации с «жизнью в правде», нет возможности и обнаружить её лживость. Но как только у неё появится альтернатива, появится и жизненная опасность как её сущности, так и явлению в целом. И при этом вообще не важно, каковы истинные масштабы этой альтернативы: её сила заключается вовсе не в «физическом» аспекте, а в «свете», которым она освещает основы этой системе, в свете, который падает на её шаткий фундамент...
Посему «жизнь в правде» имеет в посттоталитарной системе значение не
только экзистенциальное (возвращает человеку самого себя), гносеологическое (показывает действительность, как она есть) и нравственное (является примером). Помимо всего этого, она имеет и чётко выраженное значение политическое.
Если краеугольным камнем системы является «жизнь во лжи», то ничего удивительного, что основной угрозой ей становится «жизнь в правде». А посему она должна её преследовать более сурово, чем что-либо другое.
Правда – в широком смысле слова – получает в посттоталитарной системе специфическое и неведомое другим системам содержание: правда играет в ней более крупную и, главное, новую роль фактора власти, то есть непосредственной политической силы…
По-видимому, природной средой и исходной точкой того, что можно было бы в самом широком смысле понимать как «оппозиция», является в посттоталитарной системе «жизнь в правде». Конфронтация этой «оппозиционной силы» с данной властью имеет, конечно, принципиально иную форму, нежели в открытом обществе или при «классической» диктатуре: такая конфронтация происходит не в плоскости фактической, официально закреплённой и чётко определённой власти, в распоряжении которой имеются те или иные прямые рычаги управления, а в совершенно иной плоскости — на уровне человеческого сознания и совести, на уровне экзистенциальном. Радиус действия этой специфической силы определяется не числом сторонников, избирателей или солдат, ибо её место в «пятой колонне» общественного сознания, среди скрытых интенций жизни, в подавленном стремлении человека к обретению собственного достоинства и к реализации элементарных прав, его истинных социальных и политических интересов. Речь, следовательно, идёт о «власти», опирающейся не на силу той или иной ограниченной социальной или политической группы, а прежде всего на мощный потенциал , скрытый в целом обществе, в том числе во всех его государственных структурах. Эта «власть», следовательно, опирается не на каких-то «собственных» солдат, а, так сказать, на «солдат своего врага», то есть на всех, кто живёт во лжи и в любой момент — пусть пока только теоретически — может подвергнуться воздействию силы правды (либо, инстинктивно стараясь уберечь свою власть, приспосабливается к этой силе). Это своего рода бактериологическое
оружие, которым один штатский может — при соответствующих условиях — вооружить целую дивизию. Эта сила не принимает прямого участия в открытой борьбе за власть, а действует в свободной от официальных рамок сфере человеческого существования. Однако скрытые процессы, которые она там вызывает, могут — и трудно наперёд прогнозировать, когда, где, как и в каком масштабе — вылиться во что-то ощутимое: в реальное политическое действие или событие, в общественное движение, во внезапный взрыв гражданского недовольства, в острый конфликт внутри сохраняющей видимость монолитности государственной структуры или просто в стремительную перемену общественного и духовного климата. А поскольку все реальные проблемы и кризисные явления скрыты под толстым слоем лжи, то вообще непонятно, когда же упадёт эта пресловутая последняя капля, переполняющая чашу, и что явится этой каплей: поэтому-то государственная власть в целях профилактики почти мгновенно подавляет любую, даже самую робкую попытку «жизни в правде».
Этот призрак – не порождение небес. Он органично присущ системе, которая в нынешней фазе своего исторического развития уже давно не опирается, а по ряду причин и не может опираться на неприкрытое и жестокое беззаконие власти, исключающее любое проявление нонконформизма. А с другой стороны, эта система настолько политически инертна, что фактически не допускает никакого протеста в своих официальных структурах.
Кто же, собственно, они, эти так называемые «диссиденты»? На чём основана их позиция и в чём её суть? В чём суть «независимых инициатив», объединяющих диссидентов, и насколько реальны шансы у этих инициатив? Уместно ли употреблять применительно к их деятельности понятие «оппозиция»? Если да, то чем, собственно, такая «оппозиция» – в рамках этой системы – является, каким образом действует, какую роль в обществе играет, на что надеется и на что может надеяться? Под силу ли вообще диссидентам – как людям, которые находятся вне всяких властных структур в положении своего рода «полуграждан», - каким-либо образом влиять на общество и общественную систему? Могут ли они вообще что-либо изменить?...
Между интенциями посттоталитарной системы и интенциями жизни зияет пропасть: в то время, как жизнь органично тяготеет к плюрализму и многокрасочности, к независимости самоопределения и самоорганизации, короче говоря, к реализации своей свободы, посттоталитарная система, наоборот, требует монолитности, единообразия, дисциплины; в то время, как жизнь стремится создавать всё новые и новые невероятные «структуры», посттоталитарная система навязывает ей «самые невероятные состояния». Совершенно очевидно, что незыблемой сущностью системы является ориентация на себя самоё, на то, чтобы постоянно оставаться как можно более основательно и беспрекословно «самой собой» и, таким образом, постоянно расширять радиус действия. Человеку эта система служит лишь в той степени, в которой это необходимо для того, чтобы человек служил ей.
Человек – даже если он и занимает какое-то место в государственной иерархии – «как таковой» ничего не значит в этой системе, он лишь призван это самодвижение осуществлять и ему служить; потому и его стремление к власти может реализовываться только до тех пор, пока оно не вступает в противоречие с «самодвижением»…
Идеология – как вышеупомянутый «алибистический» мост между системой и человеком – закрывает пропасть между устремлениями системы и устремлениями жизни; идеология создаёт видимость, что притязания системы вытекают из потребностей жизни: это некий мир «иллюзий», выдаваемый за действительность.
Предписания посттоталитарной системы человек ощущает практически на каждом шагу. Она прикасается к нему, предварительно надев идеологические перчатки. А посему, жизнь в системе насквозь проросла
лицемерием и ложью; власть бюрократии называется властью народа; именем рабочего класса порабощён сам рабочий класс; повсеместное унижение человека выдаётся за его окончательное освобождение; изоляция от информации называется её доступностью; правительственное манипулирование органами общественного контроля власти и правительственный произвол – соблюдением законности; подавление культуры – её развитием; распространение имперского влияния выдаётся за помощь угнетённым, отсутствие свободы слова – за высшую форму свободы; избирательный фарс – за высшую форму демократии; запрет на свободную мысль – за самое передовое научное мировоззрение; оккупация – за братскую помощь. Власть находится в плену у собственной лжи, поэтому и прибегает к фальши. Фальсифицирует прошлое. Фальсифицирует настоящее и фальсифицирует будущее. Подтасовывает статистические данные. Делает вид, будто бы у неё нет всесильного и способного на всё полицейского аппарата. Притворяется, что уважает права человека. Притворяется, что ни в чём не притворяется.
Человек не обязан всем этим мистификациям верить. Однако он должен вести себя так, словно верит им; по крайней мере, молча сохранять толерантность или хотя бы быть в ладу с теми, кто эти мистификации осуществляет.
Уже хотя бы поэтому человек вынужден жить во лжи.
Он не должен принимать ложь. Достаточно, что он принял жизнь, которая неотделима от лжи и невозможна вне лжи. Тем самым он утверждает систему, реализует её, воспринимает её, является ею…
Таким образом, ближайшим партнёром человека в этой связанности является не другой человек, а система как самоцельная структура. Положение в государственной иерархии дифференцирует людей по степени ответственности и вины, но в то же время ни на кого полностью ответственность и вину не возлагая и никого, с другой стороны, от ответственности и вины не освобождая. Конфликт между интенциями жизни и интенциями системы не перерастает в конфликт двух социально противопоставленных общественных групп, и только поверхностный взгляд позволяет – и то лишь приблизительно – делить общество на правящих и угнетённых.
В том, что человек создал и ежедневно создаёт замкнутую на себе самом систему, с помощью которой он лишает себя своей подлинной сущности, не есть, таким образом, какое-то непостижимое недоразумение истории, какое-то иррациональное отклонение или результат проявления некоей сатанинской высшей воли, которая по неизвестным причинам решила таким способом сжить со свету часть человечества.
Это могло случиться и может происходить по той причине, что у современного человечества имеется, очевидно, определённая предрасположенность к тому, чтобы создавать или терпеть такую систему, а также нечто, что с этой системой роднит, отождествляет и чему соответствует; нечто, что парализует любую попытку его «лучшего я» восстать. Человек вынужден жить во лжи, однако вынужден лишь постольку, поскольку способен на такую жизнь. Следовательно, не только система отчуждает человека, но и отчуждённый человек одновременно поддерживает эту систему как своё уродливое детище. Как унизительное отражение своего собственного унижения. Как доказательство своего падения..
.
Каждому человеку, естественно, ничто человеческое не чуждо, в каждом живёт стремление к собственному человеческому достоинству, нравственной цельности, свободе волеизъявления, трансценденции «мира объективной реальности»; вместе с тем практически каждый в большей или меньшей степени способен смириться с «жизнью во лжи», каждый в какой-то степени подвержен серой банальности и стандартам, в каждом велик соблазн раствориться в безликой массе и мирно плыть по течению псевдожизни.
Речь давно уже не идёт о конфликте двух сущностей. Речь о чём-то худшем: о кризисе самой сущности…
Сильно упрощая, можно было бы сказать, что посттоталитарная система – это результат «исторической» встречи диктатуры с обществом потребления: разве эта массовая адаптация к «жизни во лжи» и столь широкое распространение в обществе «самототалитаризма» не находятся в тесной связи с повсеместно распространённым нежеланием человека-потребителя пожертвовать чем-либо из своих материальных ценностей во имя собственной духовной и нравственной целостности? С его готовностью поступиться «высшими идеалами» ради дешёвых соблазнов современной цивилизации? С его незащищённостью перед эпидемией стадной беззаботности? И не является ли, наконец, серость и пустота жизни в посттоталитарной системе, собственно, лишь карикатурно заострённым образом современной жизни вообще... «Жизнь во лжи» может функционировать как главный элемент системы только при условии собственной универсальности; она должна присутствовать повсюду; она не допускает и мысли о сосуществовании с «жизнью в правде», ибо любое отступление от «жизни во лжи» отрицает её как принцип и в целом ставит под угрозу.
Это понятно: пока «жизнь во лжи» находится в конфронтации с «жизнью в правде», нет возможности и обнаружить её лживость. Но как только у неё появится альтернатива, появится и жизненная опасность как её сущности, так и явлению в целом. И при этом вообще не важно, каковы истинные масштабы этой альтернативы: её сила заключается вовсе не в «физическом» аспекте, а в «свете», которым она освещает основы этой системе, в свете, который падает на её шаткий фундамент...
Посему «жизнь в правде» имеет в посттоталитарной системе значение не
только экзистенциальное (возвращает человеку самого себя), гносеологическое (показывает действительность, как она есть) и нравственное (является примером). Помимо всего этого, она имеет и чётко выраженное значение политическое.
Если краеугольным камнем системы является «жизнь во лжи», то ничего удивительного, что основной угрозой ей становится «жизнь в правде». А посему она должна её преследовать более сурово, чем что-либо другое.
Правда – в широком смысле слова – получает в посттоталитарной системе специфическое и неведомое другим системам содержание: правда играет в ней более крупную и, главное, новую роль фактора власти, то есть непосредственной политической силы…
По-видимому, природной средой и исходной точкой того, что можно было бы в самом широком смысле понимать как «оппозиция», является в посттоталитарной системе «жизнь в правде». Конфронтация этой «оппозиционной силы» с данной властью имеет, конечно, принципиально иную форму, нежели в открытом обществе или при «классической» диктатуре: такая конфронтация происходит не в плоскости фактической, официально закреплённой и чётко определённой власти, в распоряжении которой имеются те или иные прямые рычаги управления, а в совершенно иной плоскости — на уровне человеческого сознания и совести, на уровне экзистенциальном. Радиус действия этой специфической силы определяется не числом сторонников, избирателей или солдат, ибо её место в «пятой колонне» общественного сознания, среди скрытых интенций жизни, в подавленном стремлении человека к обретению собственного достоинства и к реализации элементарных прав, его истинных социальных и политических интересов. Речь, следовательно, идёт о «власти», опирающейся не на силу той или иной ограниченной социальной или политической группы, а прежде всего на мощный потенциал , скрытый в целом обществе, в том числе во всех его государственных структурах. Эта «власть», следовательно, опирается не на каких-то «собственных» солдат, а, так сказать, на «солдат своего врага», то есть на всех, кто живёт во лжи и в любой момент — пусть пока только теоретически — может подвергнуться воздействию силы правды (либо, инстинктивно стараясь уберечь свою власть, приспосабливается к этой силе). Это своего рода бактериологическое
оружие, которым один штатский может — при соответствующих условиях — вооружить целую дивизию. Эта сила не принимает прямого участия в открытой борьбе за власть, а действует в свободной от официальных рамок сфере человеческого существования. Однако скрытые процессы, которые она там вызывает, могут — и трудно наперёд прогнозировать, когда, где, как и в каком масштабе — вылиться во что-то ощутимое: в реальное политическое действие или событие, в общественное движение, во внезапный взрыв гражданского недовольства, в острый конфликт внутри сохраняющей видимость монолитности государственной структуры или просто в стремительную перемену общественного и духовного климата. А поскольку все реальные проблемы и кризисные явления скрыты под толстым слоем лжи, то вообще непонятно, когда же упадёт эта пресловутая последняя капля, переполняющая чашу, и что явится этой каплей: поэтому-то государственная власть в целях профилактики почти мгновенно подавляет любую, даже самую робкую попытку «жизни в правде».